Без частиц и приставок

Лыжей прозвала меня симпатичная рыженькая медсестра, когда я гулял по территории триста сорокового Ташкентского окружного военного госпиталя, смешной в своей короткой пижаме, долговязый, худой и ссутуленный. И впрямь – лыжа! Госпиталь занимал огромную территорию. Внешним видом он, скорее, напоминал парковую зону, где среди старых могучих тополей, кленов и берез были расставлены одно - и двухэтажные здания отделений.

Как я туда попал – совершенно не помню. Это уже потом, из рассказов однополчан сложилась картинка: вертолетом из Кандагара в Шинданд, а оттуда уже самолетом в Ташкент. Впрочем, неважно это, таких историй тысячи было.

Запомнился дух госпитальный, как-то по-домашнему что ли было. Не буду описывать состояние людей, попавших в белое царство простыней и подушек после пыльных окопов, сна на камнях, вечного состояния усталости, недосыпа и неуверенности в завтрашнем дне. Скажу только, что в этом казенном доме было на удивление уютно.

Сразу за территорией госпиталя располагался небольшой базарчик, вернее, что-то вроде обжорного ряда. Запахи легко преодолевали высокие кирпичные стены, дразнили, призывая уйти в самоволку. Впрочем, какая там самоволка? Куда денется солдат в госпитальном синем одеянии, обязательно не по росту: либо со штанами выше щиколоток, либо – наоборот, закатанными, чтобы не волочились по земле. И все знали, что на базарчике можно было за 15-20 копеек наесться от пуза только что вынутых из кипящего масла баурсаков, это такие шарики из теста, начиненные мясным фаршем. Или так же брызгающих жарким соком парочки чебуреков. Нам, не искушенным в восточной кухне парням, все казалось божественно вкусным, особенно после казенных армейских харчей. И плов, с щедрыми кусками мяса, и манты, и фичи (лепешки с мясом), и шашлыки на коротких алюминиевых шампурах. Обязательным, совершенно бесплатным приложением ко всем блюдам была пиала салата из помидоров и лука, тонувших в соке и масле, щедро присоленного и перченного. Народ, торгующий на рынке, видимо, делал увеличенные порции для военных. Часто нам совали в руки овощи и фрукты просто так; нередко предлагали и спиртное.

Не всегда удавалось проскочить на рыночек, но грело ожидание того, что если не сегодня, то уж завтра обязательно туда попадешь.

Кстати говоря, кормили в военном госпитале вполне прилично. Плюс совсем забытые вилки и чайные ложечки, не говоря уже о белых скатертях и подавальщиках-«официантах» – солдат из выздоравливающей команды.

Ох и дураками же мы были, гордились, что раненым полагался на ужин творог со сметаной и сахаром и стакан кипяченого молока. Многие из нас не любили кипяченое молоко, отдавали его всем желающим, а вот творог – нет, лопали сами забытое с «гражданки» блюдо.

Действительно, уход был очень хорошим. Военные врачи, многие с большими звездами на погонах, относились к нам не как к солдатам, просто, как к пациентам, по-доброму, с сочувствием и благожелательно. Может быть, именно потому и мы не допускали каких-то крупных «залетов».

Госпиталь жил почти фронтовой жизнью. Каждый день, вернее, по вечерам, от Тузельского военного аэродрома приходила колонна «таблеток»- санитарных машин с красным крестом в белом круге на борту. Из них выгружали «двухсотых» (убитых) и «трехсотых» (раненых или искалеченных).

Когда пришла пора перейти в команду выздоравливающих, меня прикомандировали в приемный покой. До поздней ночи мы таскали носилки с телами, причем не всегда понимали, труп лежит на окровавленном брезенте или все же живой человек. Относили к душевым, там за них брались санитары, раздевали, смывали грязь, копоть и кровь, делали первые перевязки, и мы разносили живых по отделениям.

Помню одного старлея, направленного в хирургию. У него не было ноги. Укрытый по грудь простыней. Руки – поверх. Простыня, проваленная в месте, где не было ноги, постоянно пропитывалась черно-красным, кровь капала сквозь брезент носилок. Лейтенант был при памяти, что-то шептал постоянно, кривился от боли и крутил в руках нательный крестик на цепочке. Это было так странно, крестик и офицер, как-то нелогично, неправильно, поскольку религия преследовалась замполитами всех рангов, да и простыми командирами тоже.

Нести старшего лейтенанта было тяжело. Мы остановились передохнуть. Напарник закурил и отошел в сторону. Старлей глазами показал, чтобы я наклонился к нему. «Возьми, - слабо прошептал он, - возьми! Может быть, тебя Он спасет». Выронил из ладони крестик и закрыл глаза...

Позже встретил этого офицера, когда он хмуро сидел на скамейке в засыпанной осенней листвой аллее. Попытался вернуть крестик, но бывший хозяин резко отказался. И еще. Тогда молодой офицер сказал нечто потрясшее мои пропитанные комсомолом и официальной пропагандой мозги.

- Ты думаешь, для чего мы там? - и, не дождавшись ответа, прибавил. - А чтобы вон тем, - кивнул в сторону огромного металлического стенда с портретами членов политбюро СССР, - жилось хорошо! - он зло сплюнул и добавил. - Твари!

Не сохранился крестик, затерялся где-то. Если бы на шее носил – уцелел бы. А так, перекладывал из кармана в карман. Вот и обронил где-то. Но, кто знает, может, он сохранил меня, тот подарок инвалида – старшего лейтенанта.

Однажды в госпиталь с концертом приехала великая певица София Ротару. Актовый зал вместил в себя зрителей раза в три больше рассчетного. В первых рядах сидели ребята из хирургии, с ампутированными ногами и руками, кто-то постукивал по полу новенькими протезами, кто-то пытался хлопать единственной ладонью по подлокотнику кресла. Ребята из нашего отделения, сидевшие подальше, напрягали выздоравливающие глаза, либо тревожно, напряженно крутили забинтованными по носы головами, стараясь не пропустить ни звука.

Ротару пела долго. Зал ревел от восторга, на сцену летели гладиолусы, хризантемы и астры. Думается, не одни штаны цветочных воришек изорвались о госпитальную изгородь, и клумба у стоявшего неподалеку штаба ТурКВО подрастеряла свой шикарный вид. Певица несколько раз спускалась со сцены, проходила между рядами и совала в руки раненых яблоки, груши, маленькие дыни. По ее щекам текли слезы. Парни смущенно сжимали в руках подарки, старались спрятать кисти рук с обломанными, обкусанными ногтями, стыдливо краснели и хрипло благодарили звезду.

Ни для кого не секрет, что медики - люди профессионально циничные. Еще бы, столько навидаться, стольких людей вернуть к жизни, стольких отправить в маленькое зданьице в самом углу госпитальной территории, в морг.

В тот раз что-то рано «таблетки» пришли. Подошел к приемному отделению. Смотрю, стоят женщины в белых халатах и плачут. На носилках лежал солдат… Да какой солдат - мальчишечка еще, совсем молоденький, даже мне, самому - срочнику, он показался слишком юным. Руки у него уже бинтом связаны, какая-то бирка прикреплена, на которой либо номерок, либо фамилия… Выворачивают у него карманы. А там сухарь недоеденный и недокуренная сигарета. Видать, оставил хлеб и курево на «после боя». Во внутреннем кармане письмо недописанное нашлось. Все у этого парнишки оказалось НЕ ДО…

Не иссякло и никогда не исчезнет мое чувство благодарности к тем людям, что дарили свое врачебное умение, старались вырвать из надвигающейся смертной пустоты, возвращали к жизни. Никогда не забуду время, проведенное в госпитале...

...Я смотрел вслед веселой девушке и пареньку по прозвищу Лыжа, но видел не их, а как тряслись губы у тех женщин в белых халатах. Когда они скрылись за углом, сел в машину и поехал своей дорогой.

Господи, сделай так, чтобы у молодых людей, да и вообще у всех людей никогда раньше времени к глаголам не прибавлялась частица НЕ и приставка ДО…