Пастух

Герман взмахнул рукой без особой надежды – кто будет останавливаться из-за одного человека? Против ожидания автобус остановился. Герман впрыгнул на ступеньку, поблагодарил шофера на его языке и огляделся. Свободных мест полно, пассажиры – это были туристы, человек десять – расположились на задних сиденьях, впереди все свободно. Герман плюхнулся на самое первое кресло, лицом к салону. Насколько лучше ехать, сидя в уютном автобусе, чем топать пеше. А главное, теперь ему не придется ночевать в Черкесске, вполне успеет к ставропольскому автобусу и уже вечером, дай Бог, будет дома.

В таком благостном расположении духа он еще раз, теперь внимательнее, рассмотрел попутчиков. Публика явно столичная, судя по говору, скорее ленинградская, чем московская. Слегка навеселе. Хорошо провели время, наверное, побывали в обсерватории. Один из пассажиров, худощавый парень в очках, спал; компания развлекалась тем, что неожиданно будила его, и он, оглядываясь, как напуганная птица, силился понять, где он и чего от него хотят. А через несколько минут засыпал снова, смешно кивая головой. На Германа туристы не обратили ни малейшего внимания. Смуглый, чернобородый, произнесший какое-то непонятное слово, он был в их понимании одним из местных. Ну что ж, по такому случаю можно и позабавиться. Когда в очередной раз стали будить спящего, Герман мягко заступился за него.

– Пусть спит, ничего, скотина не разбежится, пусть спит.

– Не то сейчас время, голубчик, чтобы спать, – возразила Герману одна из веселых туристок – бойкая, начавшая уже полнеть женщина. Ласково улыбаясь, Герман кивнул головой, то ли согласился, то ли фраза оказалась слишком сложной для его понимания.

– А что, когда пасешь, спать нельзя? – спросил здоровенный, холеного вида мужчина, сидевший рядом с бойкой толстушкой.

– Можно, почему нельзя, только скотина разбежится – Германа веселила возможность побыть не собой, другим, поводить за нос столичных туристов.

– А вы из Москвы? – спросил он.

– Из Москвы, из Москвы, – охотно подтвердил ленинградец, – из Первопрестольной.

Помолчав ровно столько, сколько нужно пастуху, чтобы осмыслить непонятное слово «Первопрестольная», Герман продолжал строить догадки:

– А работаете, наверное, в метро?

Такой вопрос привлек внимание уже всех пассажиров, люди очень чувствительны к оценке их общественного положения, даже если оценщик – всего лишь пастух.

– Ну почему же в метро?

– А где в Москве еще работать? Фермы нет, кошары нет, даже полевой бригады нет, где работать? В метро только. Хоть и страшно, зато зимой не холодно.

«Кажется, переборщил я с простотой», – подумал Герман. Но ничуть, теперь он стал предметом внимания всего автобуса. Пастух такой, какой по их представлению и должен быть, только разговорчивый. Они не чувствовали перебора.

– Знаешь, – обратился холеный к своей соседке, – я так живо представил тебя в фуражке с красным околышем, тебе пойдет, надо будет примерить.

Дама обиделась.

– Я заметила, объединяющий этнический признак у них – крайне низкий уровень интеллектуального развития. Они здесь все такие.

– Ну ты не справедлива, ей-богу, не справедлива. Ведь забавный экземпляр, согласись, забавный.

– Знаешь, не могу видеть забавы в чужой ущербности, по-моему, твое умиление – худший вид ксенофобии.

– Ну вот, с больной головы на здоровую, я же и ксенофобом оказался.

Забавный экземпляр между тем сидел, улыбаясь крайне глупо, раскаявшись в своей затее. Слушая разговоры, якобы «недоступные его пониманию», он хотел остановить этот унизительный спор, но слова вроде: «Прошу прощения за маленький розыгрыш, нет причин для спора» не шли, он был пастухом, а пастух не должен так говорить.

– Судя по мимике, погрузился в рефлексию, сейчас выдаст очередной перл, – предрекла туристка.

Самое время было открыться и посмеяться вместе со всеми над собой и спутниками. Но что за сила сковывала его волю? Оказалось, он не мог разрушить представление о себе, сложившееся у нескольких, случайно попавшихся по пути людей, вместе с которыми ему пребывать-то всего один час. Насколько же серьезна эта игра, насколько жестоки ее правила, если, представившись пастухом, ты в любом случае пастух, будь даже на самом деле принц Уэльский, никогда в жизни не пасший скот. И сколько людей, подумал с сочувствием Герман, начальников и подчиненных, родителей, сыщиков и преступников, обречены разыгрывать случайно доставшиеся им чужие роли…