Наваждение

Михаил Николаевич Храпунцов проснулся. Зимнее московское утро вползало в комнату через неплотно зашторенные занавески и несло с собой гнетущее настроение. Храпунцову вставать не хотелось. Вероятно, первый день отпуска совершенно расслабил его неорганизованную натуру. А вообще жил он тихо и незаметно. Никогда не участвовал в разборках по коммуналке, где, кроме него, проживало еще пять семей, по графику менял сгоревшую лампочку в коридоре, вовремя мыл места общего пользования и молчаливо ладил с соседями. Лишь его комната была тем пространством, где он чувствовал себя вполне свободно и комфортно. Хотя, какой комфорт может обеспечить себе холостяк, не познавший в полной мере женской ласки и заботы?..

На работе также никаких излишеств. Хоть и защитился, но наверх из-за слабости характера не выбился. Правда, узнав, что в отпуск ему предстоит опять зимой, шибко разозлился и направился к заведующему с решительным намерением вытребовать для себя один из летних месяцев. Услышав в ответ, что «работников много, а лето одно», тотчас же сник и покорно удалился, тихо прикрыв за собой дверь.

Утро настойчиво досаждало: «Вставай!». Через полчаса он вышел на улицу. Сырость забиралась под одежду и проникала глубоко внутрь. Храпунцов поднял воротник старенького пальто, но теплее от этого не стало. Только в метро, переходя на «Кольцевую», стал согреваться. Там текла обычная бурная жизнь. Храпунцов выскочил из людского потока, прижался к стене, достал из кармана платок, собираясь протереть очки: его раздражали грязные, заляпанные стекла. Только снял очки, как вдруг резко отворилась вмонтированная в стену металлическая дверь с изображением черепа и костей, да так резко и неожиданно, что, сослепу не успев увернуться, он получил удар большой силы.

– Ну, мужик, ты как раз вовремя, – то ли сочувственно, то ли с иронией проговорил вышедший из помещения человек.

– Да… я тут… Не заметил, извините.., – повернулся на голос Храпунцов.

– Мишка, ты, что ли?! – воскликнул мужчина. Храпунцов водрузил на нос наполовину чистые очки, близоруко прищурился и, виновато улыбнувшись, усомнился – уж не спутали его с кем-то?

– Да разве тебя можно с кем-то перепутать? Ты такой же, как и был в десятом классе. Раздобрел, конечно же, но морда, как была инфантильная, такой и осталась. Не узнаешь? Соловьев я, Серега! Ну… правильно, Соловей-разбойник.

Храпунцов вспомнил. Соловьева перевели к ним в школу для исправления как несознательного элемента, хулигана и потенциального уголовника. Через несколько дней тот уже держал в руках школу. Одноклассников Соловьев истязал выборочно и в числе «избранных» был, конечно же, Миша Храпунцов. Безобидный пухленький очкарик своей интеллигентностью напрашивался на кулак и был бит Соловьевым ежедневно. Заступиться за него было некому. Отца своего Храпунцов не помнил.

– Здорово, Мишаня, как я рад тебя видеть! – Он схватил перепуганного Храпунцова в охапку и принялся мять его, поколачивая по спине огромными лапищами. Михаил Николаевич не разделял бурной радости бывшего одноклассника, но пришлось смириться. Наконец Соловьев выдохся и опустил руки, но радушная улыбка все еще растягивала его лицо. – Пойдем ко мне в офис, – и широко распахнул дверь, которой только что чуть не прибил Храпунцова. Они вошли в просторное, уютное, со вкусом обставленное помещение, в котором разместилось все необходимое для плодотворной работы и отдыха российского предпринимателя «нового поколения». Мягкое освещение, струящийся теплый воздух, дорогая кожаная мебель враз настроили Храпунцова на что-то неожиданное. Появились на столе в меру охлажденная водка, традиционные русские соления и сало, копченый поросенок и красная икра.

Бутылочка пошла в ход, и, подняв наполненную рюмку, Соловьев тихо, но убедительно произнес: «За нашу неожиданную встречу, Миша». Пока Храпунцов выбирал, что бы уколоть вилкой, его рюмка вновь была полной. И понеслось-поехало.

– Наших видишь кого? – спросил Соловьев.

– Редко. Лет десять назад последний раз классом собирались, а так никого не встречаю. Все замотанные.

– Сам-то как живешь, трудишься где или бизнесом промышляешь?

– В НИИ работаю, – ответил Храпунцов. Соловьев ухмыльнулся, снова налил и наколол вилкой гриб.

– А я, брат, учиться не пошел. Если помнишь, биография моя трудовая рано началась. На зоне. А когда откинулся, куда там учиться: времена повернулись к нам лицом. Теперь, слава Богу, стою крепко. Все ларьки на этой станции мои.

Он раскинулся в кресле в позе победителя. Храпунцов слушал Соловьева, стараясь не глядеть ему в глаза. Его изрядно «растащил» алкоголь, но голова, как ни странно, соображала, трезвые мысли в ней еще обитали, выстраивались в логическую цепочку, и поэтому ему было противно. Он хотел оборвать его откровения, возмутиться, прокричать, что из-за таких вот жизнь в стране день ото дня становится невыносимее, тысячи людей нищенствуют, вычищая помойки. Достойные, образованные, некогда известные, гордость страны теперь не могут досыта поесть, оплатить самые необходимые счета, вставить зубы, наконец! И не из-за лени, не оттого, что не хотят, но потому, что всю сознательную жизнь привыкли отдавать, не научившись брать. Все это Храпунцов хотел сказать, но… не сказал.

В дверь постучали. «Разрешите, Сергей Васильевич?» – просунулась улыбающаяся физиономия.

– Заходи, заходи, – позволил Соловьев. – Как у нас идут дела на улице?

В помещение вошел милиционер, опасливо покосился на Храпунцова, присел к столу на краешек стула.

– Говори, не стесняйся. Это мой кореш еще со школы, – успокоил его Соловьев.

– Дела такие. Товар завезли, но документов нету. Я, конечно же, этого не заметил и не стал их трясти. Но скоро дагестанцы водку привезут, и что тогда будем делать?

– А что будем делать? Что и всегда: вы-гружать! Ты на дежурство заступил – вот и дежурь. Проследи, чтобы все отгрузили быстро и ничего не сперли, а накладные сойдут старые. Налей себе соточку с морозца, – разрешил Соловьев.

От всего происходящего Храпунцов совершенно притих. Конечно же, он не был настолько наивным, чтобы не знать, что творится в мире «российского бизнеса», что дела делаются именно так…

Милиция еще налила себе водки, встала, выпила и только примерилась плотно закусить, как хозяин грубо прервал это поползновение: «Хорошего помаленьку! Харч метать ты еще не заработал. Давай, иди служить мне и Родине», – и, радуясь удачной остроте, тоненько хохотнул. Когда дверь закрылась, он снова плеснул себе и Храпунцову.

– Давай, Мишаня, выпьем за наших детей. У тебя есть дети? – Храпунцов отрицательно мотнул головой. – Плохо. А у меня их двое, и я не хочу, чтобы мои пацаны повторили мою жизнь. Я им все отдаю. Я их так закрутил, что шпанятничать у них времени нет: спорт, музыка, рисование – все у них есть. Компьютеры и все такое… Пусть наживутся вволю и за меня тоже – Соловьев впал в пространные рассуждения о смысле жизни и ее благах. Налив какой-то желтой жидкости из красивой квадратной бутылки – на вкус отменной гадости, он вообще потерял чувство реальности и стал выкрикивать оскорбительные угрозы в адрес олигархов. Тихо вошел милицейский сержант. Начал было докладывать, что товар уже на складе, но, не рискуя перебить хозяина, так и застыл тихонечко в уголке.

– И детей отправлю учиться за границу! – продолжал распаляться Соловьев. – В Лондон! В Лондон! Между прочим, Мишка, я никого не боюсь. Всех держу вот здесь, – и для пущей убедительности сжал огромный кулак, вытянув его вперед к лицу Храпунцова.

Михаил Николаевич зажмурил глаза. То ли от испуга, что он, как и раньше в школьные годы, может получить этим кулаком в морду, то ли в работу включились какие-то скрытые ресурсы организма, но он вдруг начал трезветь! Пока Соловьев, размахивая руками, всех грозно крыл, Храпунцов совсем пришел в форму и стал смотреть на происходящее спокойно.

Неожиданно дверь с шумом распахнулась, и вошли три амбала, одинаково одетые и с единым выражением вместо лица. Не обращая внимания на представителя власти, направились к Соловьеву. Тот прервал свое красноречие, как-то враз обмяк и попытался изобразить улыбку.

– Ты чего, не рад или не признал? – спросил один.

– Мы от Вартана, – буркнул другой. Третий стоял молча, заложив руки в карманы куртки.

– Вы же недавно приходили… – выдохнул Соловьев.

– Теперь дважды в месяц будешь башлять, – рявкнул первый. – Гони бабки быстрее, у нас времени мало. – Соловьев, смирившись с неизбежным, побрел к сейфу, дрожащей рукой набрал шифр и открыл дверцу. Молчавший все это время третий взял деньги и положил во внутренний карман. – Вартан велел передать, что с января будешь отстегивать на пятнадцать процентов больше. Жизнь дорожает, инфлияйция, – сострил он на прощание.

Воцарилась звенящая тишина.

…По длинному переходу метро удалялась фигура человека в черном демисезонном пальто. Он шел и думал о том, что впустую потерял массу времени и сегодня, и раньше. Но взамен, кажется, приобрел нечто большее. Вкус к жизни? Чувство внутренней свободы? Может быть, бесстрашие? Нет, он не говорил себе этих слов. Он шел и, глядя на приближающийся выход из подземки, за которым – он знал – свежий морозный воздух, просто радовался.