Последний день отпуска

Когда в обед они садились за стол и с аппетитом ели огненно-рыжий, наваристый борщ, то обязательно слушали старые граммофонные пластинки с неизменным змеиным шипом.

«Звуки музыки способствуют пищеварению», – утверждала тетя.

Недели через две Адам Михайлович начал скучать и даже сожалеть, что приехал сюда. Побывав в музее истории космонавтики, чей серебристый купол был приметен издали, он изредка посещал кинотеатры и все чаще думал о том, что можно было бы провести долгожданный отпуск и веселее, но, боясь обидеть тетушку, маялся целый месяц.

Вечером, в последний день отпуска решил прогуляться по оживленной центральной улице. Здесь под сенью раскидистых деревьев протекала из года в год куртуазная жизнь поколений. В дни, как казалось ему, не такой уж далекой, но безвозвратной юности бдительные дружинники вылавливали на этой улице нарядных стиляг в брюках-«дудочках» и мини-юбках, вели в милицию, фотографировали и на- завтра вывешивали их фото на стенде «Комсомольского прожектора», который был установлен у парадной лестницы в бывшем сквере имени Сталина. Разъяснительные надписи пылких комсомольцев били с ватмана, как бронебойные снаряды: «Сегодня эти поклонники Запада отплясывают «буги-вуги», а завтра продадут Родину».

Адам Михайлович с легкой грустью наблюдал растревоженную жизнь людского муравейника. Время от времени именно в такие минуты посещали мысли о семейном уюте, о женской ласке и даже о ребячьем визге в тесно обставленной квартире, похожей на каюту океанского лайнера. Соленые брызги возможных неурядиц залетают в открытый иллюминатор, но суровое дыхание житейского моря лишь бодрит семейного человека. В то же время он не мог не понимать, что задумался об этом слишком поздно.

Подошел автобус. «Парк – Проездная», здесь была конечная остановка. Пассажиры с веселым оживлением покинули салон. Адам Михайлович вошел в опустевший автобус и устроился у окна. За деревьями полыхало электрическим светом, привычно грохотала музыкой, усердно шаркала парадной обувью неугомонная, нестареющая, привораживающая людей танцплощадка.

Адам Михайлович вздохнул… и почувствовал легкий приятный аромат духов. Он повернулся быстро, всем телом. Рядом деликатно присела молодая женщина в глухом светло-сером платье. Скромное пальто, короткая стрижка, милое личико – все это было настолько красиво, что у Адама Михайловича голова пошла кругом, а горло сдавил спазм, точно он глотнул неразведенного спирта.

К ним приблизилась кондукторша с потрепанной кожаной сумкой на выпуклом животе.

– Два билета. – Адам Михайлович протянул монету. Сидящая рядом женщина раскрыла сумочку. – Я взял, – сказал Адам Михайлович.

– Что? – она подняла голову, и от безмятежно-спокойных карих глаз у Адама Михайловича окончательно сбилось дыхание.

– Я взял вам билет, – стеснительно прошептал он.

– Спасибо.

Она почему-то не удивилась. Но глаза ее заблестели, и Адам Михайлович почувствовал себя таким молодым и глупым, что попроси эта женщина: петухом крикни – закричал бы, наверное.

Удивляясь столь возбужденному состоянию, А.М. сказал:

– Удивительный вечер, не правда ли?

– Да, – согласилась она приятным, с хрипотцой голосом. – Очень свежий хороший вечер.

– Вы, наверное, с работы?

– С работы, – ответила она.

– А я вот в отпуску, – сказал Адам Михайлович.

– Вам можно позавидовать.

Женщина мягко усмехнулась. От ее усмешки у Адама Михайловича потеплело внутри, словно его беспричинно похвалили. Это было почти забытое чувство, и оно придало ему уверенности.

– С вами случалось что-нибудь невероятное? – спросил он как-то кокетливо и смело, поражаясь самому себе и тем изменениям, которые происходили в нем.

– Не помню, – сказала женщина.

– А я в детстве видел гнома. Правда видел. В тот год я должен был впервые пойти в школу. Дело было в конце лета, он сидел на акации, рядом со скворечником. На нем был красный колпак, золотой кафтанчик, синие штанишки и башмаки. Теперь мне почему-то кажется, что башмаки были с крупными металлическими пряжками. Он сидел рядом со скворечней, большеголовый такой, задумчивый, печальный и чуть светился. Честное слово, светился. Я сначала думал, что это кукла, но тут он шевельнулся, выпрямился, посмотрел на меня жгучими глазами. Я испугался и бросился к своим друзьям Толику и Валерке Матвеевым. Но когда мы пришли, гнома не было, и братья долго звали меня вруном. Но я видел его на самом деле. Вы мне верите?

– Интересно, – задумчиво протянула женщина. – Очень интересно. А вы забавный.

Похоже, и ее захватил порыв наивной откровенности Адама Михайловича.

– А я два раза вены резала, – вдруг призналась она. – Первый раз в семнадцать лет, а через два года снова. Это, поверите ли, приятно… Абсолютное, лишенное нюансов, ни с чем не сравнимое чувство – уходить из жизни. Хотя где-то там, на дне сознания, все же теплится надежда, что тебя спасут.

– Судя по всему, вы расстались со столь опасной привычкой! – с замирающим сердцем предположил Адам Михайлович.

– Если б вас поместили в психбольницу… если бы кололи там больнючие уколы и били резиновым шлангом, если бы вы прошли полный курс принудительного лечения, вы бы тоже исполнили все, что бы они ни потребовали от вас. Да, разумеется, я больше не режу вены, потому что боюсь попасть в сумасшедший дом.

Она нахмурилась и съежилась, став на миг постаревшей и изможденной, как это происходит с колдуньями.

– Сейчас мне вставать, – с раздражением сказала она.

– Вас проводить?

– Я живу далеко. Там темно и страшно. Вы не боитесь? – отрывисто, с некоторым злорадством поинтересовалась она, как будто он был виноват перед ней в чем-то.

– Ну что вы, – сказал А.М., краснея. – Разрешите, я провожу вас.

Они сошли возле хлебозавода и спустились вниз, к Садовой улице.

Тут прорыли траншею, и они шли по высокой глинистой насыпи. Адам Михайлович поддерживал спутницу за локоть. Осмелев, он взял ее за руку и осторожно пожимал тонкие пальцы.

Женщина остановилась.

– А у вас есть деньги? – спросила она.

– Деньги? Деньги? – переспросил Адам Михайлович и, внутренне холодея, суетливо ответил: – Да, есть. Конечно, есть. У меня есть деньги.

– Сколько?

– Вот. – Адам Михайлович достал из бумажника все, что осталось от отпуска.

Женщина взяла деньги, скомкала и сунула в сумочку.

– Пойдемте, – сказала она.

Теперь они свернули направо в узкий проход между двумя заборами, так что идти приходилось боком.

«Ох, уж эти мне частные домовладельцы», – возбужденно и нервно думал Адам Михайлович.

Они вышли к питомнику. Вдали горела полоса огней. Дорога была в выбоинах. По обе стороны от дороги за ветхой проволочной оградой росли редколистые фруктовые деревья. Они были спрыснуты вонючей изумрудной гадостью и в темноте фосфоресцировали.

Адам Михайлович легонько, не дыша, потянул женщину за рукав.

– Здесь? Здесь?! – Она поморщилась. – Ну что вы?! Тут так противно пахнет. Нет-нет, пойдем дальше.

Она неожиданно ускорила шаг, и Адам Михайлович едва поспевал за ней. Он вовсе не собирался устанавливать рекорд скоростной ходьбы, но стеснялся попросить женщину идти чуть потише.

Вдруг впереди возник крепкий широкоплечий нерусский мужчина в белой тенниске. Женщина побежала. Земля была в твердых выбоинах, и каблучки ее стучали. Адам Михайлович насторожился. Но шага не сбавил.

– Миха! – сказала женщина. – Вот. Привязался. Не отстает. От самой остановки не отстает. Идет и идет следом.

Миха засопел, широко шагнул и с удовольствием ударил Адама Михайловича в слабо развитую челюсть. Адам Михайлович упал.

– Сволочь! – сказал Миха. – Еще раз увижу, убью.

– Хорошо, что ты меня встретил, – сказала женщина.

Она взяла его под руку.

Адам Михайлович привстал. Изо рта сочилась кровь, зубы ныли, как расковырянные пьяным стоматологом дупла. Всхлипывая, почувствовал под рукой гладкий бок булыжника, поднялся и изо всех сил метнул тяжелую каменюку в сторону удаляющихся обидчиков.

Раздался пронзительный короткий крик, оборвавшийся в самом начале, будто человеку заткнули рот. Адам Михайлович не понял, кто вскрикнул – мужчина или женщина.

Почти не помня себя, бросился в узкий проход между заборами. Свернул налево. Задыхаясь, побежал по насыпи. Траншею прорыли недавно, и ноги скользили по сухой непритоптанной земле. Раз правая нога подвернулась, А.М. едва не рухнул вниз, но, суматошно размахивая руками, удержался на краю траншеи.

На углу стояли парень и девушка. Парень обнимал ее за плечи. Увидев Адама Михайловича, девушка быстро отстранилась.

– Добрый вечер, – сказала она.

– Вечер добрый, – сказал парень.

Адам Михайлович не знал их, окончательно перепугался и припустил во весь дух.

Парень с девушкой засмеялись.

Возможно, следовало рассказать о том, как А.М. вышел в четверг на работу, как встретили его сослуживцы и как вообще прошла вся его дальнейшая жизнь? Но, припомнив дельный, решительный, изысканный совет поэта, прощаюсь со своим героем «В минуту злую для него…»

(Публикуется с сокращениями).