Человек из Шанхая

Когда мне исполнилось 12 лет, умер отец, и меня, как сироту, устроили в русский приют святого Тихона Задонского. Находился он под патронажем русской православной церкви, которую возглавлял архиепископ Иоанн – глава всех православных церквей Китая. Учили нас обычным школьным предметам, но большое внимание уделялось религиозным дисциплинам. Каждое воскресенье мы, приютские, обязательно ходили на богослужение в православный собор – единственный в Шанхае храм. Очень большой. Величественный! Изумительно красивый. Его внутреннее убранство не поддается описанию – красота бесподобная! Но самым торжественным событием в жизни города являлась, конечно, пасхальная служба. Когда церковный хор исполнял знаменитое «Христос воскресе, из мертвых воскресе, смертию смерть поправ…» (это же музыка Чайковского!), весь собор излучал радость и счастье. А меня, помню, пробирала дрожь и душа моя летела… Такое чувство было у всех приютских, это светлое переживание осталось со мной навсегда…

Последним моим шанхайским «университетом» оказалась советская школа. Она впервые открылась в 1946 году после окончания войны и была единственной в городе, с учителями из Советского Союза. Все в ней было совершенно необычно. Мне трудно сейчас объяснить тот огромный интерес, который возник у меня к Советскому Союзу. Тем более что отец мой не симпатизировал советскому строю и даже, шутя, называл меня «краснопопчиком». А я под рубашкой носил сложенный на груди красный флаг. Мне казалось, что я совершаю геройский поступок. Так вместе со мной росло мое тайное желание попасть в СССР…

* * *

…Шанхай, где мне выпало провести детство, – гигантский город, почти европейский мегаполис. В нем мало что было китайского, кроме самих китайцев. Среди жителей Шанхая были англичане, немцы, французы, русские, японцы… Мы жили в сугубо китайском квартале, уживались без проблем… Я часто приезжал на шанхайскую набережную посмотреть на богатые магазины, сказочные товары… Жизнь казалась такой прекрасной!.. Еще чаще пропадал в старой части Шанхая, меня привлекал шикарный местный «Бродвей». Из баров раздавалась удивительно приятная музыка – не оглушающая, мелодичная. Как завороженный, я подолгу стоял поодаль… Прошло столько лет, но все воспоминания живы, это восторженные воспоминания. Проза дальнейшей моей жизни оказалась иной… Но если бы и сегодня мне довелось очутиться в Шанхае, я без труда отыскал бы улицу и дом, где жил с родителями, и, конечно же, – набережную, «Бродвей»…

…Вскоре, после окончания Второй мировой войны и сокрушительного разгрома Японии в Шанхае появились американцы. Это не было нашествием войск, но в порт вошло много огромных военных кораблей. Длинная широкая набережная каждый день заполнялась зеваками. Американские моряки вошли в Шанхай, и был… большой разгуляй. Их надо было видеть – рослые, раскованные, лихие. Их распирало от самодовольства – победители! Образно говоря, они бесились с жиру: посадят рикшу в коляску, сами впрягутся в оглобли и давай катать его во всю свою богатырскую силу, а после этого еще и одаривали рикшу «зелеными». Особым успехом у американцев пользовались русские девушки. Две мои милые подружки вышли замуж за моряков и уехали с ними в Америку…

* * *

Окончание Великой Отечественной войны внесло в жизнь русских шанхайцев судьбоносные изменения. Руководство СССР разрешило всем желающим принять советское подданство. Сколько людей ринулось в Генеральное консульство СССР в Шанхае! Это были те, кто считал Россию своей исконной Родиной. Затем последовало решение о добровольной репатриации из Китая шести тысяч семей, уже принявших подданство. Чтобы понять их дальнейшую судьбу, не будем забывать об этом факторе добровольности.

Но все эти события привели к расколу некогда монолитного русского сообщества. Резко обозначились две враждебные стороны: красные и белые. Раскол и противостояние затронули и православную церковь, соответственно – и верующих. Зато моя мечта уехать в Россию приобрела реальные очертания. Меня принял сам генеральный консул (помню его фамилию – Халин) и… объяснил мне, что уехать я не смогу, поскольку являюсь воспитанником эмигрантского приюта – и это повод для международного скандала. Вот если бы, подсказал консул, тебя усыновили люди, имеющие советское подданство…

В нашем подъезде жила семья Дыба, у которой не было детей. Они были в курсе всех моих дел и согласились усыновить меня. Но решение об этом мог принять только китайский суд. Этот процесс осложнился вмешательством архиепископа Иоанна, моего наставника, очень любившего меня. Когда дело дошло до суда, архиепископ лично, и это был чрезвычайный, единственный случай, прибыл на его заседание, но даже ему не под силу было изменить ход событий. Так у меня появились приемные родители и новая фамилия Дыба, которую ношу до сих пор. И вновь в нашей семье появился отец Иоанн. «Вы едете в страну безбожников, – страстно убеждал он, – это ваше личное дело, но зачем вы тянете туда ребенка, отлучаете его от церкви?..» Я многое уже понимал, и все-таки мое решение было бесповоротным…

…Наконец объявлена дата отбытия в Советский Союз. За несколько дней до отъезда архиепископ Иоанн пригласил меня на церковную службу в соборе. Он сам вел ее и лично причастил меня, благословил в далекий путь, обещал молиться за меня. Прощание наше было очень трогательным, печальным и светлым.

* * *

И вот мы на советском теплоходе – август, 1947 год. Люди высыпали на палубу, они прощались с Шанхаем, в котором осталась их молодость и жизнь. В их глазах стояли слезы, но многие все-таки улыбались; из всех возможных дорог они избрали путь на свою Родину.

Наконец мы прибыли в дальневосточный порт Находка. Здравствуй, Россия! Предстояла поездка к постоянному месту жительства. Нам подали товарные вагоны с двухъярусными полками – гнетущее впечатление, это тебе не благополучный Шанхай. Товарняк плелся как черепаха, никто из нас и близко не представлял себе масштабов разрухи и нищеты. Худые оборванные детишки подбегали к вагонам, тянули ручки. Наши люди давали им все, что могли. На остановках мы высыпали на перрон со своими китайскими термосами, чтобы набрать кипяток… Зрелище это было диковинным.

В поселке Дегтярка Свердловской области нашу группу разместили в бараках. Мой приемный отец пошел работать на шахту, мать, по болезни, хозяйничала дома. Люди принимали нас за буржуев – сундуки, чемоданы… Однако отношения с ними складывались вполне нормально.

Вскоре я отправился в город Ревда, недалеко от Дегтярки, устраиваться в ремесленное училище. Принял меня сам директор. Мое появление там было воспринято как пришествие инопланетянина: человек из Шанхая?! Состоялась хорошая беседа, и меня зачислили. Так я узнал, что нахожусь на полном государственном обеспечении: общежитие, форма, питание, само обучение и учебники – все бесплатно!

Это был 1947 год, послевоенный, голодный. Время «блатных», которые в драках могли порезать бритвами все, что угодно. Я вживался в новые условия жизни. Сверстники воспринимали меня как пришельца из другого мира, но не обижали, относились по-доброму. Помню первый поход в баню. Увидев на моей шее крестик, ребята обступили меня, восприняли это неодобрительно. Я вспомнил архиепископа Иоанна. Крестик мне потом пришлось снять… На различных вечерах мы пели песни: «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка…» Эта песня объединяла нас, на душе у меня было так радостно, светло. Ремесленники были хулиганистыми, но при этом искренними патриотами. В стране царила моноидеология, но ведь и трудности тоже были едиными для всего народа. Конечно, я мечтал вступить в комсомол. Готовился, волновался, но на бюро райкома мне сказали, что я не знаю еще советских законов. Помню, предложил ребятам очистить тротуар от толстой корки льда. Работали тайно всю ночь, все были этому «подвигу» рады… Но впоследствии мое шанхайское происхождение самым печальным образом отражалось на моей судьбе…

* * *

На выходные я приезжал домой в Дегтярку. Там появились тревожные вести: к мужчинам, приехавшим из Шанхая, по ночам приезжал «воронок». В июне 1949 года подошел и наш черед. После обыска чекисты вытащили пистолеты. Отец жалобно произнес: «Да что вы, я же совсем безоружный». Он был человеком, который и мухи за жизнь не обидел. Ему дали 15 лет за «измену Родине»: где-то что-то сказал о жизни в Шанхае. В 1954 году он был освобожден со снятием судимости. Искалеченный морально и физически отец, выйдя из лагеря, вскоре умер. Не дождавшись его, моя приемная мать умерла еще раньше. Не думаю, что судьба других шанхайцев была более легкой…

Но все это случится позже, а тогда, после ареста отца, я поступил в Куйбышевский индустриальный техникум – обучение и содержание в нем тоже было бесплатным. Через год меня призвали на службу в Советскую армию, и я попал в школу младших авиаспециалистов под Новгородом. Это было совершенно секретное элитное учебное заведение. Непостижимо, но каким-то чудом осталось незамеченным мое шанхайское происхождение, хотя в документах я указал все точно.

Как гром с неба поразило нас сообщение о смерти Сталина, которого я горячо любил и видел близко дважды: на правительственной трибуне и в Мавзолее, рядом с Лениным. Но за несколько месяцев до его смерти я надумал написать ему письмо о печальной судьбе своего приемного отца. Как вскоре стало ясно, оно не вышло даже за пределы нашей дивизии. Никогда не забуду ужас и удивление в глазах замполита части: «Олег, ты действительно родился в Шанхае?» У него случились крупные неприятности, а я, отличник боевой подготовки, закончил службу в стройбате: точил пилы, топоры, ездил со всеми на лесоповал…

* * *

И все-таки жизнь продолжалась. Чувство общей великой и справедливой цели, которая осуществлялась на наших глазах, давало нам силы прощать ошибки и даже преступления. В 1954 году я вернулся в Куйбышев. Три года учебы в техникуме – самые счастливые в моей жизни. Каждый год 1 мая и 7 ноября мы шли парадным строевым шагом через весь город на демонстрацию. У нас была красивая форма – черный костюм с эмблемой «Трудовых резервов». Впереди шел наш оркестр, а впереди оркестра – я, барабанщик. Мы шли стройно, красиво! Люди восхищенно, с одобрением и гордостью смотрели на нас…

…В 1969 году по семейным обстоятельствам я переехал на постоянное жительство в Карачаево-Черкесию. Позади осталась такая яркая активная жизнь: учеба в Куйбышевском политехническом институте, работа на Куйбышевском четвертом государственном подшипниковом заводе, комсомольская стихия. К тому же у меня появилось новое серьезное увлечение, ставшее вскоре второй профессией. В Куйбышеве я был одним из ведущих лекторов-международников. Однажды, помнится, мне сказали, что формируется группа лучших лекторов страны для поездки во Францию, предложили срочно оформить документы. Я был в неописуемом восторге. Но в обкоме партии мою кандидатуру отвергли. Опять Шанхай…

И вот меня приняли на работу в областное общество «Знание» референтом. Первые свои лекции о международном положении я читал перед животноводами на горных пастбищах Бичесына и Алихоновки. Добирался туда на небольшом самолете с Псыжского аэропорта… Через два года меня решили взять на работу в областной комитет КПСС. Этот момент для меня был поистине судьбоносным: если возьмут, значит, Шанхай не будет больше стоять у меня на пути…

Так сложилась моя жизнь… Началась новая, особенно интересная работа лектора обкома партии. Я любил, я жил лекциями, по крупицам собирал ценнейшую информацию. Иногда, выступая перед большой аудиторией, позволял себе сказать: «У меня есть что сообщить вам!» В Карачаево-Черкесии я прочитал 2116 лекций, а всего на трибуну поднимался 3678 раз. Как председатель областного отделения Советского фонда мира побывал во Франции, Австрии, других странах мира. Место моего рождения больше не сказывалось на моей судьбе… Иногда меня спрашивают, не сожалею ли я, что приехал в Советский Союз. Нет. Мой опыт, моя жизнь дают мне право повторить слова Чаадаева: «Своей Родине я обязан истиной…»

(Публикуется в сокращении)

г. Черкесск.