Круги ада Ефросинии Керсновской

В Ессентуках, где эта удивительная женщина прожила последние три десятка лет и нашла вечное упокоение, местная интеллигенция возложила цветы на могилу Керсновской, а священники отслужили панихиду по рабе божьей Ефросинии.

«Кое в чем Данте меня опередил»

Имя Ефросинии Керсновской прогремело на всю Россию, а затем и на весь мир после того, как в 1990 году журналы «Огонек» и «Знамя» опубликовали фрагменты ее воспоминаний о двух десятках лет, проведенных в ГУЛАГе. Тетради Ефросинии – это около двух с половиной тысяч рукописных листов «в клеточку» и семьсот рисунков. Через год издательство «Квадрат» выпустило альбом с рисунками Керсновской на немецком и русском языках. Чуть позже книгу «Наскальная живопись» переиздали во Франции. Затем последовало еще несколько публикаций в нашей стране и за рубежом. А в прошлом году в России полностью, со всеми рисунками, издали книгу Ефросинии Антоновны «Сколько стоит человек». В Москве, в музее имени Андрея Сахарова, в Норильске, Твери, многих других городах прошли выставки, посвященные жизни и творчеству Е. Керсновской. Вот и в Ессентукском краеведческом музее каждую среду демонстрируют фильм «Альбом Ефросинии», предоставленный московским «Фондом Керсновской».

В Ессентуки бывшая политзаключенная приехала из Норильска вскоре после освобождения. Поселилась в ветхом домике по улице Нелюбина (бывшей Тихой). После 20 лет разлуки она разыскала в Румынии и привезла сюда свою маму. Ефросиния Антоновна до самой смерти с нежностью ухаживала за старушкой, сохранившей дворянские привычки.

«…Ведь ты так любила музыку! Ты жила ею! Она была тебе нужна, как воздух... Ведь недаром накануне смерти, когда тебе явно не хватало воздуха, ты просила поставить пластинку с «Иваном Сусаниным». Тебе не хватало сил подпевать любимым ариям, но ты продолжала дирижировать уже слабеющей рукой: «...Ты взойди, моя заря, последняя...»

Они прожили вместе несколько лет. Днем Ефросиния Керсновская ухаживала за любимым садом, а вечерами переносила на бумагу картинки из их прошлой счастливой жизни, и женщины предавались воспоминаниям. Вот только о годах, проведенных по тюрьмам и ссылкам, дочь рассказывала неохотно, урывками. И лишь после того, как в 1964 году проводила маму в последний путь, Ефросиния Антоновна взялась создавать свою «энциклопедию ГУЛАГа».

«…твоя воля для меня свята. И еще об одном ты меня просила: записать, хотя бы в общих чертах, историю тех лет - ужасных, грустных лет моих «университетов»... Хотя кое в чем Данте меня опередил, описывая девять кругов ада».

Из неги – в кровавые жернова

…Коли человек никогда не знал лучшей доли, то голод, холод, неволю он переносит легче, считает их чем-то само собой разумеющимся. Но Фросю Керсновскую судьба-злодейка будто намеренно пытала: а если еще больнее сделать – выдержишь? Первые 12 лет дочь преуспевающего одесского адвоката, дворянина, жила в неге и холе. Сохранилась фотография той поры: девочка-цветочек в платье с воланами. Но в 1919 году все рухнуло: отца арестовала ЧК. За пять месяцев Фрося прошла первый круг ада: голодала, довольствовалась случайным пристанищем.

Но затем судьба вроде бы вновь улыбнулась: чудом избежав расстрела, отец вышел на свободу.  Керсновские сумели добраться до своего родового поместья в Бессарабии и довольно быстро восстановили хозяйство. За каждодневными заботами родители не забывали об образовании детей. Фросе привили любовь к литературе, музыке, живописи, она в совершенстве освоила французский язык, хорошо – румынский и немецкий, вполне сносно могла изъясняться на английском, испанском, итальянском.

От природы сильная, решительная, Ефросиния Керсновская уверенно управлялась с хозяйством и после того, как не стало отца.

«Когда умер отец, которого я боготворила, мне было не до слез: надо было спасать маму, чуть было не умершую с горя. Спасать не только ее жизнь, но и рассудок, которого она чуть не лишилась – так велико было ее горе...

Кроме того, что греха таить, Румыния была страна средневековая, феодальная, и когда главою семьи оказалась девушка, то многие акулы ринулись в надежде поживиться…

Для того, чтобы доказать, что я твердо стою на ногах, мне пришлось не на шутку проявить «глазомер, быстроту, натиск».

В 1940 году, когда Бессарабия вернулась в состав Советского Союза, 33-летнюю помещицу Керсновскую вместе с матерью выгнали из дома, экспроприировали все нажитое. Евфросиния сумела переправить мать к знакомым в Румынию, а сама пришла в НКВД: арестуйте, я ни в чем не виновата, и вы это выясните. Увы, она не знала, на что обрекает себя. Вместо объективного разбирательства Керсновскую вместе с другими бессарабскими аристократами сослали на сибирский лесоповал.

Каторжный труд, голод; но больше всего донимали издевательства местных начальников-садистов. В конце концов Ефросиния решилась на побег.

В одиночку, на подножном корме, бывшая помещица преодолела полторы тысячи километров дикой тайги!

Увы, все эти чудовищные лишения оказались напрасны: в селе, куда через несколько месяцев забрела обессилевшая беглянка, Керсновскую арестовали.

«Десантник – парашютист»

В Сибири чекисты очень дорожили своим местом: далеко от фронта, сытно. А потому из кожи вон лезли, чтобы доказать – они здесь не зря хлеб едят. На беду Ефросинии, где-то в степи нашли бесхозный парашют. И Керсновской предъявили обвинение, будто бы ее везли из Румынии через Турцию самолетом, а затем она спрыгнула с парашютом в Кулундинской степи.

При всей абсурдности предъявленных обвинений власти пытались соблюсти видимость законности. А потому старались получить от Керсновской «чистосердечное признание».

«От подъема до отбоя, то есть от 6 часов утра до 10 вечера, ты не имеешь права не только уснуть, но просто к чему-то прислониться и опустить голову… Когда же дается команда «отбой» и во дворе зажигаются ослепительные юпитеры, то подопытного кролика уводят на допрос. Как ведется допрос – безразлично. Возвращается он в камеру к подъему. И все начинается сначала».

Но Ефросиния Керсновская оказалась крепким орешком: на редкость физически и психологически выносливая.

Подследственную переводили из одной сибирской тюрьмы в другую. Каждый раз это был очередной тест на выживание.

«…Низкая бревенчатая клетушка с одним широким, но низким зарешеченным окном без стекол. Зимой, когда морозы достигали 45-50 градусов, окно было заткнуто чем попало. Отопления не было никакого… На площади в 8-9 квадратных метров сгрудилось до 20 женщин, лишенных возможности раздеться, помыться или, по крайней мере, побить вшей».

И вот наконец состоялся суд. Без долгих разглагольствований судья объявил: за антисоветскую пропаганду Керсновская приговаривается к «высшей степени социальной защиты – расстрелу».

«На другой день меня вывели из камеры и в дежурной комнате дали прочесть приговор – так сказать, «подержать в руках свою смерть», а затем дали лист бумаги и предложили здесь же написать кассацию, или просьбу о помиловании. Но надоела мне вся эта петрушка! Кроме того, человек на самом деле стоит столько, сколько стоит его слово, а мое слово было уже сказано.

И на листе написала: «Требовать справедливости – не могу, просить милости – не хочу». И подписалась».

Тем не менее смертную казнь Керсновской заменили на 10 лет заключения и пять лет ссылки.

«Отныне я числюсь за БУРом»

БУР - это барак усиленного режима для неисправимых преступников. Сколько таких БУРов в скольких лагерях довелось пройти Ефросинии Керсновской, сколько вынести издевательств и каторжного труда – на страницах газеты не передать. Чтобы проникнуться, надо почитать «тетради Ефросинии». По силе эмоционального воздействия они мало чем уступают «лагерной» прозе А. Солженицына, В. Шаламова или Л. Разгона. Вот только один крохотный отрывок.

«Чтобы получить 400 граммов хлеба, надо было в день выстирать 300 пар кровавого, ссохшегося в комок до твердости железа белья, или две тысячи – да, две тысячи! – пилоток, или сто маскировочных халатов. На все это выдавали пилотку жидкого мыла. Особенно кошмарны были эти халаты. Намоченные, они становились твердыми, как листовое железо, а засохшую кровь хоть топором вырубай.

…Приходилось весь день стоять в воде на каменном полу босиком, почти голышом, в одних трусах, ведь сушить одежду негде, да и скинуть ее, чтобы подсушить, невозможно: в бараке такой шалман, что последнюю портянку способны украсть…

Такая нечеловечески тяжелая работа и штрафной паек, который мне за нее давали, скоро бы меня доконали».

Как и Варлаама Шаламова, Керсновскую спасли лагерные медики. Они добились, что незаурядную высокообразованную женщину перевели в медсанчасть. Два года она была санитаркой в больнице, год - в морге.

В конце концов, со свойственным ей максимализмом Керсновская потребовала перевести ее из больницы в шахту. Даже голодовку объявила. И добилась-таки своего: стала первой женщиной – шахтером в Норильске.

Когда закончился срок заключения и началась ссылка, Керсновская осталась работать на шахте. Только в 1957 году она стала полностью свободным человеком. От других северян слышала о таком райском уголке, как Кавминводы. Вот и рванула в Ессентуки.

Уникальность Ефросинии Керсновской не в том, что она выжила там, где, казалось бы, невозможно выжить. Главное, она на собственном опыте доказала: человек может устоять против преступной машины тоталитарного государства, не идя на компромиссы с совестью. Ефросиния Антоновна и в неволе смогла остаться свободной.

«Вся жизнь – это цепь «соблазнов». Уступи один раз — прощай навсегда душевное равновесие! И будешь жалок, как раздавленный червяк. Нет! Такой судьбы мне не надо: я человек».

Умерла Ефросиния Керсновская 8 марта 1994 года в возрасте восьмидесяти шести лет. Покой обрела на Ессентукском кладбище.